Кузьмин Сергей

И крещена была Русь сегодня.

Позднее осеннее солнце сквозь узкие, заделанные слоистой слюдой, окна уже коснулось бревенчатой стены. С трудом выныривая из глубокого омута сна, Данило понял, что его сильно трясут за плечо.

– Данило, вставай, да вставай же!
Услышав голос брата, Данило сладко потянулся на лавке не открывая глаз, представил предстоящую охоту: легкий бег скакуна, мелькнувшая среди белоствольных берез поджарая фигура сохатого с лопатообразными рогами; огненные шкурки лисиц, уходящих от погони; сладкий свежий запах поля, разбавленный густым духом близкого леса.

Он нехотя открыл глаза. Солнечный заяц уже подбирался к изголовью – это же надо так заспать! Второе, что он увидел – белое, с расширенными глазами лицо Пацюка, и только тут он понял, что уже сквозь сон слышал что-то тревожное в голосе брата. «Хазары? Пожар? Беда?» – мелькнуло в мозгу. Данило рывком сел на лавке, встряхнул головой, сильно растер лицо ладонями, прогоняя остатки сна.

– Что случилось?

– Микула убит, – потерянно вымолвил Пацюк.

–Чего? Что? Какой Микула? – переспросил Данило и вдруг осекся. – Кто?! Кто убийцы? – закричал он бешено, вскакивая на ноги и тряся брата за плечи.

Пацюк опустил голову и вдруг заплакал.

– Егорий.

– Что?! – взревел Данило. – Брат?!

– Князь послал дружину проверить хаты и дворы, Микула не пустил их. Сейчас на Подоле осматривают всех, есть ли кресты на хатах.

– Откудова знаешь?

– Я с Егорием был, а потом задворками поспешил к тебе, – он снова заплакал, – я теперича пособник убийцы.

– Ну, нет!

Данило уже стоял, высокий со сверкающими глазами, злой. Трясущимися руками он затягивал широкий пояс. Крикнул через дверь холопу:

– Саблю мне!

Пацюк подкошено сел на лавку, хрипло спросил:

– Зачем?

– Не боись! Брата не трону, – горько усмехнулся Данило. –

Дожили! Мечом насаждают чужого бога! Сами виноваты, да! И что смотрели на вольности князя, молчали, и не гнали поганой метлой всех этих епископов и проповедников. Эх, не остановили их тогда… в самом начале… предали вече. Мирволили ему… терпели. Словно и не было нас вовсе… А Русь, она наша, общая. Да как он посмел?! – Данило, уже одетый и обутый, с пристегнутой саблей, стоял перед младшим братом.

– Собирайте домочадцев, оружие, казну. Быстро! – приказал он слуге. Тот сломя голову бросился вон из хаты.

– Всех в Любеч! Ждать меня там! – бросил Данило в спину холопу.

– Ты хочешь против воли князя? – ужаснулся Пацюк, глядя на решительные сборы брата. Данило повернул к нему строгое лицо. Как-то враз они почувствовали, что старшим среди них, Дубровичей, стал он – Данило, и теперь в его руках, а не в руках Егория, честь их рода.

«Поднять народ? – лихорадочно думал Данило. – На законного князя? За убитого брата – на брата? Пойдут ли против указа? Простой люд – да, другие не поймут, осудят. Бояр? Брынцал не вступится, Кожема тоже, а без них и другие не будут противиться воле князя. Глупцы! Они будут поддерживать его, пока не потеряют все: и силу, и деньги, и честь. Подомнет их под себя новый бог, превратит их в рабов. А тогда, если и поймут и спохватятся, – поздно будет».

– Собирай дружину. И еще: сам одень бронь. Как бы самим не попасть в поруб.
Данило смотрел на собравшихся дружинников. Коротко сказал, что он уходит из Киева, ибо не хочет поганить душу, но, кто хочет, может остаться. По смятенным, испуганным лицам понял, что останутся многие. Но не все. Хмурый, с закопченным до черноты лицом коваль Крапива повел глазами на двух своих сыновей, державшихся рядом, тронул коня, стал рядом с Данилой. Такие же черные, как отец, Степан и Крыж, без промедления пристроили коней сзади. Еще несколько гридней приткнулись позади своего воеводы.

«Пусть так, – подумал Данило, – хоть столько чем вообще никого. Немного, да верных, лучше толпы ненадежных, готовых предаться новому богу, в надежде получить сладкую кость и обещанное царствие в будущем. Как собака, которая увидала через забор, что соседские собаки едят лучше, она уже нашла лаз и готова вцепиться в руку хозяина, забыв, что продавшийся пес может получить не только кость, но и крепкий ошейник».

Княжеский воевода Егорий Дубрович заметил исчезновение младшего брата, заподозрил неладное. Опустив руку с плетью, он заозирался. Пацюка нигде не было видно. Решив побыстрей закончить с двором строптивого кожевника Давилы, он наклонился над стоящим на коленях стариком, сунул ему в лицо тяжелое бронзовое распятие.
– Принимаешь? – злобно спросил Егорий.
Худой старик с всколоченной седой бородой поднял голову, сухие бледные глаза гневно посмотрели в разрумянившееся лицо воеводы. Помедлив, Давило отрицательно покачал головой.

– Крестись! – закричал потерявший терпение Дубрович.
Старик выпрямил спину, отстранил назад голову. Толстые волосатые пальцы воеводы крепко держали крест, сжав ноги распятого мужчины. Худые коленки выступали над указательным пальцем, словно человек пытался выбраться из объятия. Его выпирающие ребра над впалым животом вызывали жалость. В ладонях виднелись серебряные шляпки гвоздей.

– Раб! – четко сказал Давило. И неясно было, к кому он обратился: то ли к распятому на кресте, то ли к воеводе Егорию.

Воевода сильно ударил бронзовым крестом в лицо старика. Острый угол креста разрубил тонкую кожу на лбу, пролилась кровь.

Не сводя глаз с воеводы, кожевник плюнул в крест. Егорий отшатнулся, поднял плеть. С леденящим свистом плетеная кожа распорола крапивную дерюгу на плече Давилы. Истошно закричали бабы на подворье. Вплетенный в хлыст шипастый кусок железа рвал мясо не хуже свирепого пса. После пятого удара старик упал и больше не шевелился.

– На поток, – бросил Егорий гридням. Розовощекие, обласканные княжеской заботой, дружинники рассыпались по двору, деловито вытаскивая из хаты и клетей скорняцкую утварь и иной домашний скарб.

Егорий взлетел на коня, пустил его со двора, махнув рукой десятнику. С десятком своих дружинников Горазд последовал за ним. В соседнем с Давиловым дворе также стоял шум. Суматошно орали куры, уворачиваясь от цепких рук гридней, носились по двору. Старая Жменя стояла у стены глиняной хаты, скорбно прижав к морщинистым губам платок. Ее сын, лет тридцати парень, безногий Оседень, сидел на досточке у ее ног. В руках деревянные колодки, с помощью которых он и прыгал по двору. Что можно взять у бондаря, кроме бочек? Хохоча, гридни выкатывали ногами новые бочки из-под навеса, на спор разбивали ногой с одного удара.

Испуганными глазами следила Жменька за дюжими молодцами с болтающимися на крепких шеях простыми крестиками. Вот один из них пинками посшибал деревянные крашеные фигурки петушков, что ставят на коньки хат; козликов, резные фигурки Роженицы Мати; розовощекого Перуньки; веселого Пана; похожего на косолапого медведя с бочонком меда в руках Велеса. Соседи охотно обменивали харч на красивые игрушки, иногда покупали иноземные купцы, порой Оседень дарил их детям за просто так.

Гридень свалил их все в одну кучу, чиркнул кресалом. Оседень не выдержал, поскакал на руках к занявшемуся костру, ударил сзади под коленку гридня колодкой, другой рукой пытаясь раскидать костер. Удар сапога из бычьей кожи опрокинул его на бок, еще один сапог ударил в лицо с другой стороны. Парень пытался прикрыть лицо костлявыми руками, но обитые железом носки сапог гуляли уже по всему телу. Разозленные гридни покидали в костер заодно и бочки, повалили со двора, напоследок прибив на дверь халупы простой крест из темного железа.


Пока судили-рядили, топтались у крыльца, пока домашние уталкивали в возы скарб, у ворот ограды появился решительный Егорий с наглыми дружинниками, что готовы были по первому слову господина ринуться в сечу. Волком смотрел воевода на собравшихся бежать братьев.

Холопы Данилы заколебались, теснимые со всех сторон Егорьевыми гриднями, которые тотчас начали, наезжая конями, пятить растерянных в угол двора. Был страшный миг, когда, казалось, что сейчас случится сеча. Гридни Егория начали хватать за поводья коней, вырывать из рук копья, кого-то из Даниловых уже сволокли с седла и крутили руки, а стоявшие рядом только смотрели, оцепенев, как вяжут строптивого холопа Боровка.

Но тут на крыльцо выскочил сам Данило. Прямо со ступени он прыгнул в седло, с белым от бешенства лицом, ринулся к брату, выхватив саблю. Один из дружинников Егория бросился вперед, чтобы загородить своего воеводу. Со всей силы Данило обрушил саблю плашмя на лицо гридня. Брызнула кровь, гридень зашатался, схватившись обеими руками за лицо, бросив поводья. Данило одним движением кинул саблю в ножны, ухватив гридня одной рукой за ворот, мощным рывком выдрал его из седла и, словно соломенный сноп, бросил под ноги коня. Гридни Егория отпрянули в сторону, и в то же мгновение Данило сгреб Егория за грудки, встряхнул так, что у того качнулась голова с рыжими кудрями взад-вперед, а сам Егорий сполз с седла и повис, цепляясь пальцами за железные руки старшего брата.

– Уйди!! – рыкнул свирепо Данило. Не отпуская Егория и тряся его, он повернул побагровевшее лицо к дружинникам Егория и бешено закричал:

– Прочь, псы!!! Убью!
Его лицо с побелевшими глазами было так ужасно в тот миг, что гридни, уже готовые были повязать всех Даниловых холопов, затолкались, тесня друг друга в воротах, потянулись вон со двора. Данило тем временем, выдернув брата из седла, как давеча его гридня, держа его на весу и глядя страшными глазами, утробно прорычал:

– Уйди! Не попадайся мне на глаза! Иначе – отцом клянусь – убью! – и оттолкнул Егория от себя.
Воевода не удержался, оступился и сел задом на землю, странным взором глядя снизу вверх. Большой серебряный крест, лежавший на широкой груди Егория, обтянутой тонкой кольчужной сеткой, казался чудной игрушкой на теле взрослого мужчины. Медленно поднявшись на ноги, Егорий пошел со двора, бросив напоследок через плечо:

– Я тебе это припомню…
Данило обернулся к гридням, бросил первому попавшемуся на глаза:

– Скачи к Пыхтуну, живо! Пусть уходит.
И гридень, готовый совсем недавно сложить оружие перед дружинниками Егория, с решительным видом повернулся и сломя голову бросился выполнять приказ.

Когда в спешке выезжали из ворот небольшой толпой, ведя груженую повозку и навьюченных лошадей, перед оградой уже стояли маленькие кучки людей, шептались, поглядывая в сторону городской стены. В лучах солнца Киев стоял красивый и равнодушный. А по раскиданным в предгородье хатах уже метались две вести: что в Киеве насильно крестят люд, и что старый волхв Пыхтун с горсткой людей ушли в дремучие леса за Днепром.

И в который раз над землей Русской стоит плач и стенание...